Начав свою карьеру в качестве историка экономики, Дуглас Норт понял, что для объяснения глубинных трансформационных изменений, которые произошли в западных экономиках в XVIII-XIX веках, одной лишь неоклассической экономической теории мало. Основной аргумент Норта состоял в следующем - неоклассическая теория ошибочно считает, что индивиды, принимающие решения, в абсолютном смысле информированы о процессах, протекающих в той или иной экономике, и в мире нет транзакционных издержек. Однако, на самом деле в реальном мире все обстоит совершенно не так. Если экономическая информация стоит дорого, то люди будут ограниченно рациональны, и поэтому они будут стремиться создавать институты - нормы, ценности, правила поведения в экономике - которые облегчают им принятие соответствующих решений, и сделают эти решения более предсказуемыми и менее неопределенными.
Таким образом, социальные институты меняются из-за индивидуального поведения субъектов. Однако, адаптивность этих новых институтов будет ограничена, поскольку они уходят корнями в более глубокие институты, такие, как исторически принятые в обществе убеждения и верования, религия и культура. Эта укорененность идей институтов в сознании действующих в экономике индивидуумов, создает транзакционные издержки, которые замедляют течение радикальных изменений в существующей в данный момент национальной институциональной структуре. Вот поэтому мы и видим сейчас серьезные отличия в типах развития различных государств, которые пытаются проводить реформы.
В свое время заявление экономического историка Дэвида Ландеса, сделанное на конференции Всемирного банка в 2000 году, о том, что некоторые социальные культуры являются «ядом» для экономического развития, вызвало шок у значительной части слушателей: в то время мультикультурализм был одной из ключевых посылок американской президентской администрации Джорджа Буша-младшего. Что, в силу этого, и привело его к иракской авантюре. Тогда считалось, что достаточно устранить диктатора Саддама Хусейна и капиталистические перемены в иракском обществе самостоятельно прорастут «снизу», как проросли они ранее во всех странах развитого Запада. Но, как мы видим, нынче на месте социалистической экономики Ирака «снизу» развился средневековый халифат со всем присущим ему зверством, характерным для того исторического времени, а не капитализм laissez faire.
Проявление такого типа проблем мы видим и в Украине (к счастью, в многократно более мягком варианте, чем в Иране). С начала реформ в 1991-ом году было радикально недооценены наши культурные и институциональные социальные особенности. Мы, как преимущественно православная культура, на которую в процессе исторического развития были «насажены» тоталитарные социалистические институты, не могли органично войти в классический капитализм, описанный основателями неоклассической экономической школы, всего лишь отказавшись от государственного регулирования экономики «сверху».
Исторически такие процессы для самозарождения капиталистических отношений были характерны только для западных стран. Причем зарождение и развитие капитализма там растянулось на несколько столетий. Все государства догоняющего развития в XX веке выстраивали свои новейшие капиталистические институты только в рамках государственного регулирования. Да, это были непростые процессы, так как прежние культуры также не очень способствовали проявлению капиталистического духа в этих странах. Я имею ввиду, прежде всего, государства конфуцианских культур. Но «не мытьем, так катаньем» государственным органам стран Юго-Восточной Азии удалось привить правила новой прогрессисткой капиталистической культуры западного типа. Начиная с 1950-х годов, сначала Тайвань, потом Южная Корея, далее Сингапур и, наконец, Китай и Малайзия стали образчиками капиталистического развития стран, в которых господствовала конфуцианская этика.
Можно ли было пройти путь догоняющего развития по-другому? Так как, например, мы пытаемся делать теперь в Украине? Современная экономическая культурология скорее отрицает, чем подтверждает возможность успеха такого рода трансформации. И история современной экономики таких примеров не знает. Поэтому, упорствуя в применении правил, которым мы следует сегодня, и которые состоят в проведении жесткой монетарной политики, стремлении к дальнейшему дерегулированию экономики и проведению приватизационных мероприятий, мы, по сути, двигаемся в неизвестном и весьма неопределенном направлении. Поскольку все 25 лет независимости дела на пути нашей капиталистической модернизации обстоят неважно, то похоже, что мы выбрали неправильную методологию экономического развития.
В то же время институциональная теория категорична - нельзя совершенно игнорировать столетия предыдущего развития украинского социума. Государственный патронат слишком укоренен в сознании украинского народа, чтобы вот так вдруг, без адаптационного периода, мы, прекратив регулирование экономики «сверху», увидели невиданные образцы зарождения и развития массового капиталистического поведения «снизу». Напротив, проактивная государственная экономическая политика «сверху» сейчас нам нужна как воздух, как единственная возможность придать движение всему «застоявшемуся на старте» украинскому хозяйственному механизму. Украине нужна новая промышленная политика и новая монетарная политика, которые позволят раскрыться всем сильным сторонам нашей экономической системы.
Даже Джеффри Сакс - в известной мере печально известный у нас экономист, который вначале 1990-х годов ратовал за применение «шоковой терапии» в постсоветских странах - изменил свою точку зрения: он пишет в «Цене цивилизации» (2011 год), что «наивная поддержка свободных рынков ничем не оправдана». И, что новые рыночные экономики «должны выделять особые государственные ресурсы и прибегать к особым политическим мерам, чтобы сократить технологическое отставание от передовых стран». Как же это можно сделать вне рамок национальной промышленной политики?!
Монетарная политика также не может существовать в стране сама по себе - она должна быть исключительно составной частью всех мероприятий по реализации нашей капиталистической трансформации. Борьба с инфляцией должна увязываться с возможностью экономического роста (а не проводиться сама по себе, только ради самой этой борьбы), который, если мы говорим о долгосрочном росте, может происходить только в случае проведения такой же долгосрочной промышленной политики, а она, в свою очередь, должна реализовываться постоянно при всех наших кабинетах министров, сменяющих друг друга (впрочем, я надеюсь, что традиция менять правительства, как перчатки, утратит свою силу).
Институциональная теория утверждает, что мы не можем только бездумно копировать чужие монетарные мероприятия, которые придуманы и воплощаются в странах с совершенно иной институциональной историей. Будучи применены у нас, эти мероприятия монетарной политики также приведут к совершенно иным результатам, отличным от тех, которые они имели на Западе. Что мы и видим сегодня по неважным успехам в украинской экономике за последние 25 лет.
Нам надо создавать свои уникальные институты развития нового индустриального общества четвертой промышленной революции, свою промышленную и денежно-кредитную политики, основывая их на моделях (таковых много, есть из чего выбирать) мировой экономической теоретической мысли, а также на практике подобных модернизаций, учитывая национальные культурные особенности украинцев, а не слепо копировать чужие методологии, применяя которые, год за годом, мы имеем очень слабые экономические результаты. Именно к этим выводам и убеждениям я пришел, изучая очень доказательные труды классиков институциональной экономической школы.